Мой отец послал сказителя к опустившимся берберам. Наступили сумерки,
сказитель сел посреди площади и запел. Его песня бередила души, будя
созвучия, напоминая о многом. Сказитель пел о царевне и о долгом пути к
любимой по безводным пескам под палящим солнцем. Жажда влюбленного была
готовностью к жертве и одержимостью страстью, а глоток воды -- молитвой,
приближающей его к возлюбленной. Сказитель пел:
"Сгораю без тенистых пальм и ласки капель, измучен жаждой улыбнуться
милой, не знаю, что больнее жалит -- зной солнца или зной любви?"
Жажда жаждать обожгла берберов, и, потрясая кулаками, они закричали
моему отцу: "Негодяй! Ты отнял у нас жажду, а она -- жертва во имя любви!"
Сказитель запел о могуществе опасности, она приходит вместе с войной и
царит, превращая золотой песок в гнездо змей. Она возвеличивает каждый холм,
наделяя его властью над жизнью и смертью. И берберам захотелось соседства
смерти, оживляющей мертвый песок. Сказитель пел о величии врага, которого
ждут отовсюду, который, словно солнце, странствует с одного края света на
другой, и неведомо, откуда ждать его. И берберы возжаждали близости врага,
чье могущество окружило бы их, словно море.
В них вспыхнула жажда любить, они словно бы заглянули в лицо любви и
вспомнили о своих кинжалах. Плача от радости, ласкали берберы стальные
клинки -- забытые, заржавленные, зазубренные, -- но клинки для них были
вновь обретенной мужественностью, без которой мужчине не сотворить мира.
Клинок стал призывом к бунту. И бунт был великолепен, как пылающий огонь
страсти.
Берберы умерли людьми."